Каждый русский человек помнит пушкинское Лукоморье. Это стихотворение, являясь вступлением к поэме «Руслан и Людмила», давно и навсегда выросло из его рамок и стало почти что гимном давно потерянной нами загадочной, сказочной Руси, пахнувшей медом страны.Однако поэтическая сказочность и красота «Лукоморья» не только вдохновляет и радует, но и немного смущает — в русских девственных лесах отродясь не водилось русалок и русские цари вовсе не чахли над златом, а избушки, если и были без окон, то имели, по крайней мере, двери... 

С чем же тогда ассоциировать лукоморские персонажи? С чем проводить аналогии? Ведь человечество за всю свою историю ничего сверхъестественного так и не придумало:любая фантазия — это открытие чего-то уже имеющегося; все выдумки фантастов рано или поздно сбываются, а любой сказочный персонаж всегда срисован с какого-либо конкретного явления или предмета.Можно с большой долей уверенности утверждать, что Александр Сергеевич «срисовывал» свое лукоморье с русского лукоморья и помогала ему в этом его добрая няня Арина Родионовна — крепостная крестьянка, для которой «неведомые дорожки» бортных ухожий были роднее родного. 

Итак, попробуем разгадать тайны пушкинского Лукоморья, составив своего рода путеводитель по нему, а вернее сказать — небольшой толковый словарь сказочного пушкинского языка.Лукоморье. 

Лука—дугообразный изгиб реки или морского берега. Река по весне неудержимо разливается, затапливая окрестности, а когда вода спадает — бесчетное число трав начинает свой бурный рост — «там тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных». Мед, собранный пчелами с такого богатейшего разнотравья русских заливных лугов, исстари славился по всему миру, был чтим русскими богатырями. 

 Дуб зеленый. Гениальная точность — пчелы выбирают для своих гнезд именно зеленые, то есть живые деревья. Кроме того, для бортников дуб — это часто межевое, приметное дерево. Дубы-великаны стояли по границам бортных ухожий, «охраняя» лесной покой. Такие дубы жили по полторы тысячи лет и помнили многое... 

 Златая цепь на дубе том. Понятно, что в старину золотых цепей в русских лесах было не больше, чем в наши дни. Обычные же цепи были. На них к бортному дереву подвешивались бревна, которые не давали медведю добраться до борти с пчелами. Мед ведающий хозяин леса отталкивал лапой мешающие ему бревна, те раскачивались и в итоге сбивали косолапого на землю. В лесу в то время не было такого бортного дерева, на котором не значились бы следы медвежьих когтей. 

 Кот ученый. Это соболь, куница. Большие охотники до меда, они буквально кругами ходили вокруг дупла, пытаясь добраться до сладкого. Леший бродит. Это, конечно же, медведь-лешак, но нам думается, что и бортник, обходящий свой лес. В русском фольклоре бортники-пчеловоды всегда ассоциировались с колдунами, ведунами и т.д. 

 Русалка на ветвях сидит. Хотя во времена Пушкина уже был изобретен первый рамочный улей, но на крестьянских пасеках он еще не появился, и все пчеловодство было бортным или колодным. Многие державшиеся старины пчеловоды продолжали размещать свои колоды-борти в кронах деревьев на специально оборудованных площадках и просто на ветвях — опустить пчел на землю казалось чем-то противоестественным. Поэтому с определенной степенью допущения можно ассоциировать русалку с дуплянкой. 

 Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей. Это, конечно же, улей!!! И в пору колодного пчеловодства и в наши дни улей, несмотря на все происходившие с ним метаморфозы, был и остается избушкой без окон, без дверей. И сегодня пчеловоды ставят свои ульи на колышки, а во времена давно минувших дней колода часто укладывалась на рогатки. 

 Там королевич мимоходом пленяет грозного царя. Королевич — сын королевы (матки) — это отделившаяся часть пчелиной семьи — рой. В поисках нового жилья рой пролетает большие расстояния. Часто таким жильем оказывался дуплистый дуб — грозный царь русского леса. Пчелы, заселяясь в его дупло, легко пленяли великана. 

 Там в облаках перед народом колдун несет богатыря. Чудес в крестьянской жизни происходило немного. Пчела была и остается самым колдовским, чудесным, загадочным, непостижимым, богоугодным, почти что святым существом. Лошадей, коров, свиней, баранов и прочую живность держали многие, но пчеловодом был далеко не каждый. Увидеть в деревенском небе медленно летящий чудной рой и посмеяться над бегущим за ним пчеловодом: «Эвон, придурок-то наш все за мухами бегает» — это было целое событие. Летящий в небе рой многим, действительно, казался колдуном, да и сам пчеловод «колдовал» изо всех сил — барабанил по кастрюле — осаживая пчел. «Богатырь» — это, возможно, трутень. До известных времен считалось, что главный в пчелиной семье именно он. 

 В темнице там царевна тужит, а бурый волк ей верно служит. Пчелиная матка (королева, царица, царевна) всю свою жизнь проводит в темноте золотых сотовых галерей. Пчелы верно служат своей царевне. Днем и ночью они ухаживают за маткой, нежно чистят ее и кормят. Если пчелиную семью и можно ассоциировать с каким-нибудь животным, то только с волком, которого «ноги кормят», который не дает себя в обиду, который всегда хороший семьянин, добытчик и охранник. Действительно, бурый пчелиный клуб — это бурый волк. Ай да Пушкин! 

 Там ступа с Бабою Ягой идет, бредет сама собой. Пень, колода, дуплянка, сапетка — все эти «ступы» во времена Пушкина буквально «шагали» по полям. Такие ульи имели соломенные крыши — точь-в-точь метлы. 

 Там царь Кащей над златом чахнет. Потрясающая по красоте и точности фраза! Разумеется, она о пчелах, «дрожащих» на золотых сотах, охраняющих их и неохотно отдающих. 

 Там русский дух, там Русью пахнет. Да. Россия действительно пахла медом. Медуши, корчаги....  да что там, сытенные дворы ломились от сорокаведерных бочек, наполненных стоялыми медами. Из варяг в греки шли корабли, груженные медом и воском. В роевую пору в лесах свисало с веток превеликое множество роев, а в пнях упавших деревьев стояли медовые озера. Мед был и во дворцах и в крестьянских избах. Не брезговал медом и Пушкин: «И я там был, и мед я пил»!!! 

ЛУКОМОРЬЕ(невольное переложение)

Сегодня — луг, а завтра — море... 

 Река купает берега... 

Такое, значит, лукоморье 

 Из века в век, во все века! 

 Вода уйдет и травы рьяно 

 Поднимутся и расцветут, 

 И пчелы с этого бурьяна 

 Нектар душистый понесут, 

 Нальют его в златые соты, 

 Накроют белым рушником; 

А соты те от непогоды 

 Сокрыты в дубе вековом... 

 И так по бортному ухожью 

 Стоят великие древа 

И полнятся пчелиной дрожью 

Их золотые терема; 

Там борти выструганы ровно, 

 Светлы от скобеля бока; 

Там на цепях лихие бревна 

 Стражат медведя-лешака; 

Там соболь ходит черной кошкой — 

 Ученым пчелами котом, 

 Куница злится и нарошкой 

 Царапает медовый дом; 

В колодах гул пчелиный слышен — 

 Весенний ливень грозовой 

 И помело на каждой крыше 

 Забыто Бабою Ягой; 

Там по неведомым дорожкам 

 Летит пчелиный чародей 

 И ульи там на курьих ножках 

 Стоят без окон, без дверей; 

Там пчельный рой — 

Кащей Бессмертный, 

Но жизнь его в одном яйце — 

 Разбей его и мед несчетный 

 Растает снегом на крыльце; 

Тот рой — колдун чернобородый — 

Свисает ниц — пчела к пчеле 

 И от пчелиного народа 

 Там запах меда по земле; 

Там запах русского простора, 

 Раздольных заливных лугов, 

 Там дух большого медосбора, 

 Там песни русских мужиков! 

 И я там был! Стоялый мед 

 Я пил из тяжкого стакана З

а Русь, за русского Ивана 

 И за пчелиный вечный род!!! 

 Антон Сенюта, 1999г.

Фото: Бет Мун